Анти-Шпенглер: по Фландрии в обнимку с воображаемыми «бабушкой» и «внучкой»
Больше ста лет назад Освальд Шпенглер, полуголодный и разуверившийся в смысле жизни немецкий философ, находясь в глубочайшей депрессии, как и вся Европа в год завершения Первой мировой войны (а что, в войнах бывают победители? к этому мы еще вернемся), написал системный труд «Закат Европы». Проведя фундаментальный анализ культур и цивилизаций – от египетской до современной ему европейской, которую он назвал фаустовской, Шпенглер пришел к весьма упадническому выводу: мы в начале агонии европейской цивилизации, которую непременно подавят более юные народы.
Шпенглеровский исторический пессимизм регулярно повторяли и по сей день повторяют, как заклятье, его эпигоны (как правило, гораздо менее академически образованные).
А Европа жива.
Ее культура, да, стара и, да, молода – одновременно. Ее трепетное отношение к эстетике и духовности прошлого отнюдь не подавляет, а, скорее, наоборот, стимулирует креативность и творчество новых и новых европейцев. Европа «переварила», ассимилировала и еще наверняка не раз ассимилирует все эти «нашествия варваров», вследствие которых ей из века в век предрекают гибель.
Мое недавнее путешествие по Фландрии укрепило меня в этой давней и очевидной для меня мысли. Проиллюстрирую ее на примере Брюсселя и Гента – двух бельгийских городов, двух образчиков европейскости.
Соседнее прошлое
Люблю экзотику, но если только ненадолго. Жить бы в ней не смог. Все-таки мой дом – Европа. В нем, в этом доме, красота строга и нежна одновременно. Европа – всякая. Красота ее храмов может быть готической или барочной. Красота ее морей ласкает теплом или, наоборот, свежит прохладой. Красота ее лиц по-северному сурова или по-южному чувственна. Все это неважно.
Потому что в Европе, при всей ее разности, неизменно жива гармония. Иные мировые культуры – либо дисгармонично страстны (Африка, Латинская Америка), либо столь же дисгармонично эклектичны (пример - североамериканский континент, где аритмия многообразия радует сердце, но в то же время, его и тревожит).
По европейским городам - таким, как Брюссель, - нужно ходить ногами, и тогда с каждым твоим шагом будут резонировать витиеватые фасады и извилистые переулки, массивные двери музеев, звон пивных бокалов из темноты бара, конные и пешие скульптуры, которые, кажется, прямо сейчас, шагнув с постамента, пустятся тебе вслед. И ты не удивишься, не испугаешься, не побежишь прочь.
Потому что в городе, по которому ты сейчас прогуливаешься, прошлое и настоящее неразделимы. И вот этого господина с картины Жака Луи Давида в Royal Museums of Fine Arts ты уже видел сегодня утром на соседней брюссельской улице, только он был в рваных джинсах и на мопеде.
Да, мы в Брюсселе, в классической европейской столице, где изысканность старой архитектуры соседствует с вычурностью современных строений или аляпистостью граффити.
Где в главном городском музее также примирительно сожительствуют скромная коллекция работ великого Питера Брейгеля (о Годе Брейгеля во Фландрии читайте здесь) и эпатажная - уже даже своей нарочитой обширностью в таком соседстве - экспозиция пост-модерниста Вима Делвойе. (Да, не нравится мне пост-модерн, но Европа способна примирить то, что мне не нравится, с тем, что нравится).
Где меню любого ресторана вам на одной странице предложит дежурный (при этом вкусный!) гамбургер, а на другой – странную (при этом вкусную!) средневековую кашу из полбы. Но вы при этом сдержите чуточку аппетита на традиционный бельгийский десерт.
Прошлое и настоящее в Брюсселе – соседи. Добрые соседи. Они в наши дни ни разу не в состоянии войны. Напротив, глядят друг на друга с любовью. За это и я их люблю – а разве же можно не любить двух влюбленных, прекрасных в своей влюбленности?
Печальный философ, возвестивший о закате и гибели Европы, потому, похоже, и ошибался, что не разглядел этой любви, этой взаимности. А ведь Европа новая уже в его времена пыталась объясниться в любви Европе старой. И та - из, как это принято говорить, глубин веков - в наши дни, похоже, ответила ей взаимностью.
Очень, говорят, одинокий был этот Шпенглер человек. Вот и не увидел...
Словом, Европа не собирается умирать! Европейские города по-прежнему свежи и прекрасны, восхищают полной души архитектурой и нестареющей стариной.
И это в немалой мере относится к Брюсселю, который при втором моем свидании с ним (первое было несколько лет назад и мимолетным) абсолютно покорил меня своим волшебным староевропейским уютом в сочетании с современной изобретательностью уличного дизайна.
Кстати, при всем обилии памятников разным воинам разных эпох, в том же Брюсселе нет и намека на культ сражений, войны. Современная европейская «стариномания», воспевая полководцев, вовсе не восхваляет войны как таковые, хоть и воевали те, прежние европейцы весьма регулярно. Не романтизирует смерть. Красоту подвига – да. Убийства и разрушения – нет. Вот такая-то война, рассказывает нам гид, вот это здесь разрушила, но восстановили же! Именно в таком контексте вам и будут говорить везде в Европе о войнах – давних и недавних. И неважно, кто тогда, в той войне победил (на самом деле, в войнах не бывает победителей – это распространенное заблуждение). Мир, главное, выстоял. И чуть-чуть, хочется верить, изменился к лучшему.
Нельзя застревать в отторгнутом историей колониализме и в допотопном милитаризме. Войну – забыть. Культуру – лелеять.
Африка, прости!
Впрочем, иногда за войны, за завоевания своей страны в прежние, неразумные эпохи не грех и извиниться. Именно таким извинением – причем средствами культуры! – выглядит, на мой взгляд, недавно открывшийся после реновации Музей Африки близ Брюсселя.
Вообще-то Европа сегодняшняя, в отличие от брутальных эпох крестовых походов или от не менее алчных времен конквисты, она, на самом деле, застенчивая и рефлексирующая. Ей стыдно за свое прошлое, помеченное в те, давние века неразумной агрессивностью. Вспомним Папу Франциска I, который не посчитал зазорным извиниться – и не раз – за те или иные исторические неблаговидности католической церкви.
На мой взгляд, и создание бельгийцами в начале прошлого века Музея Африки – своего рода попытка рефлексии, знак стыда за свое колонизаторское прошлое. В наши дни эти чувства, которые я свел бы к некоей экологии истории, заметно обострилось. Причем на фоне, я очень на это надеюсь, общечеловеческого понимания, что война, под каким бы лозунгом она ни велась, – это, в принципе, зло. А потому обновление музея пришлось очень ко времени.
Выглядит Музей Африки сегодня весьма современно. И все же отношение к нему у меня – скажем так, двойственное. Поскольку и сам музей, как я его воспринял, – то, что называется «не два/ не полтора».
Сделать прямо-таки «музей колонизации и деколонизации» (подобно существующим в Вильнюсе и в Риге музеям советской оккупации, хотя, понятное дело, там исторический вектор – противоположный) бельгийцы как-то не решились. Только, пожалуста, никакой политики! Эта изначальная установка здесь очевидна. Ладно, пусть так. Хотя лично мне эта позиция представляется наивной: политика, она ведь такая мерзкая штука – имеет свойство так или иначе просачиваться в нашу пусть даже самую «спрятанную» от нее реальность.
Просочилась и тут. Собрали бельгийцы такой, в целом, вроде как этнографический, если не сказать, краеведческий музей. В Банжуле, столице беднейшей Гамбии, есть Gambia National Museum: это скромный трехэтажный домик под пальмами. И коллекция артефактов здесь куда более впечатляющая. Фламандским (и не только) детям, мало что знающим про Африку, наверное, в Музее Африки интересно: ай да Африка!
Но ведь с тем же успехом (если выводить за скобки исторические связи - пусть даже в колониальном контексте) тут могли бы создать Музей Антарктиды. Не менее интересно! Конечно, в этом случае экспонатов было бы поменьше.
Так ведь и в бельгийском Музее Африки самые классные, по-настоящему ценные экспонаты – это великолепная коллекция конголезских масок, попавшая к бельгийцам... в эпоху колонизации, в результате колонизации.
Или мы все-таки не будем о грустном?
Остальные экспонаты музея – чучела слонов и носорогов или плакаты о современном, демократическом Конго – это все же «взгляд со стороны», вторичный взгляд.
Извинились, словом, за то, что... нежелательно называть вслух. Кстати, по моим убеждениям (основанным на личных наблюдениях), эпоха колонизации принесла Африке немало цивилизационных и даже культурных благ. Хорошо бы, с этим наконец «смирились» обе стороны того давнего, но так пока до конца и не отрефлексированного исторического конфликта.
К чему я столь подробно об этом? А к тому, что недостатки современной Европы (историческая «закомплексованность» и стыдливость, стремление быть хорошим со всеми) – это продолжение ее достоинств (неагрессивности, застенчивости и открытости к любви).
Обнять старушку
Но вернемся «из Африки» к «старушке Европе» – в Гент. Более молодого города на континенте я, представьте себе, не встречал! Хотя это ведь одно из самых старых европейских поселений, первые упоминания о котором (как о втором после Парижа городе) восходят еще к VII веку.
Так вот Гент, этот живой, живущий город-музей, где каждое здание рассыпанного вдоль канала центра – архитектурный шедевр, и этим сохранившимся шедеврам – не сто, не двести, а порой по семьсот лет, этот самый Гент – очаровательно, притягательно молод!
И дело вовсе не в том, что по-своему градообразующим здесь является Гентский университет, один из трех крупнейших во Фландрии (до 40 тысяч студентов). Но разве это они, местные студенты, сидят на бордюрах вдоль канала, гребут на каяках и заполняют экскурсионные моторки, греются на солнышке с бокалами волшебного фламандского пива?
Мне кажется, что это все же, в основном, туристы – причем (судя по лицам) со всего мира. Да нет, я просто даже смею утверждать: в одном из самых старинных европейских городов – самый молодой мировой турпоток.
Каков привычный типаж посетителей исторических достопримечательностей? Этакая милая, любознательная пара лет за 70. А здесь типаж другой: примерно такой.
Если мое восприятие меня подводит, и я, как водится, выдаю желаемое за действительное, пусть профессионалы из турофиса Фландрии меня поправят.
Может, все дело в каналах? Вода, как известно, притягивает – своей синонимичностью жизни. Ну а каналы, наполняющие этой жизнью город, только ленивый не сравнивал с кровеносными артериями.
Я бывал во многих городах, пронизанных и оплетенных каналами – и не только в Европе, но и в Китае, например. Конечно, с божественной Венецией, которой просто не было бы без каналов, не сравнится в этом смысле ни один из них. В той же Бельгии катался по каналам Брюгге, и это тоже было по-своему духоподъемно. А на воде амстердамского канала люди даже живут: прямо в «плавучих» домиках-платформах.
Гентские каналы – особенные. Вырытые некогда с весьма прагматичной целью – осушить здешние болота, они стали неотделимой частью городской архитектурной «картинки», того самого пазла величественной монументальности и старины, порой даже ветхой, но весьма эстетично ветхой, соединяемого с легким, ненавязчивым авангардом современного города.
Города вполне себе тусовочного, где отовсюду звучит музыка, повсюду пьют пиво или кофе и говорят на самых разных языках.
Каналы шелковой ниткой сшивают в Генте прошлое с настоящим. И даже немножко с будущим.
Гент очень хочется погладить, понюхать. Тихонько приобнять – как бабушку. Нежно поцеловать в щечку – как девочку.
Прости, Освальд Шпенглер, но ты неправ. Закат – это всего лишь предвкушение восхода.
… Я буду скучать по тебе, Гент. И непременно к тебе вернусь. Да хоть в следующем году – когда планируется завершить реставрацию знаменитейшего Гентского алтаря. Очень увидеть хочется.
Константин Исааков
Фото автора
